Playboy о «Голоде»

Света Рейтер
Playboy, май 2004

Что такое «реалити-шоу», не знает теперь только принципиальный и искренний враг телевидения. Вопрос о том, взаправду ли они там трахаются, не подставные ли все эти люди и как вообще все это делается, задают себе все остальные. Наш корреспондент Света Рейтер не преминула все это разузнать — со свойственной ей въедливостью.

Бум «реалити-шоу» четко разделил зрителей на две категории: первая с удовольствием смотрит на приключения и мучения горстки героев поневоле, в то время как вторая пытается всеми силами помешать первой. В ход идет все: мамы отключают телевизор и прячут штепсель за спиной в надежде на то, что их детище перестанет пялиться на экран в надежде увидеть «застекольный» секс. Серьезные культурологи и честные культуртрегеры пытаются привлечь мораль на свою сторону и объясняют аудитории любого вида, что «скрытые камеры» придуманы садистами, посягающими на неприкосновенность частного и личного и внедряющимися в приватное пространство любого индивидуума. Смотреть? Не смотреть? Плюнуть и растереть? Reality есть, и оно не может нас не есть: сделать с этим уже ничего нельзя (да и не хочется). Юнцы и девицы, лезущие в искусственный дом, напичканный тремя десятками скрытых «глаз», заслуживают усеченного уважения — как если б запойный клаустрофоб добровольно решился повторить подвиг Гарри Гудини и полез под землю да в опутанном железными цепями гробу. Это, конечно, не подвиг во имя Родины, но что-то героическое в этом есть.

«Голод» — не тетка

Потому что ваша тетя — приличная женщина и ей в голову не придет крамольная мысль оставить чертову дюжину подростков без еды и питья. Она бы накормила всю ораву пирогами и сушеными грибами и отсоветовала молодежи лезть в маленький ящик с оголтелой решимостью Фрекен Бок: причем с одной-единственной целью-публично голодать до посинения в прямом смысле этого слова. Да еще и в чужой стране.

Съемки реалити-шоу «Голод» в основном проводились в Берлине. Я попала в штат съемочной группы в последний месяц; до меня шестьдесят с лишним дней на шоу редакторствовал человек серьезный и осмотрительный, неожиданно вызванный в Москву. А мне, как водится, были нужны деньги и развлечения: с каждым случается. И если ты обремененная долгами дурында, то будь любезна, заскакивай на «шоу-поезд» на ходу, как грабитель времен Золотой лихорадки. Не хочется врать, поэтому скажу честно: мне это очень понравилось. Плюс ко всему голодное теледело было обустроено в огромном ангаре, и пространства позволяли кататься на роликах из одного конца в другой, что я с удовольствием и делала. Посредине гигантского павильона был выстроен окруженный чернющим коридором дом, в котором поначалу обитали двенадцать разноформатных подростков, собранных по российским городам; к моему прибытию в Берлин подростков оставалось ровнехонько шесть. Остальные вылетели благодаря зрительскому голосованию: его результаты внятно оглашал спортивный комментатор Василий Уткин.

Наши герои, или, как их звала вся съемочная группа, «голодающие», были прописаны в своеобразной «квартире», где чашки и тарелки были куплены в магазине IKEA. Через три с половиной месяца жизни в шведских интерьерах «голодные» относились к IKEA, как герой Эдварда Нортона из «Бойцовского клуба». И почти вся съемочная группа относилась к жителям искусственного дома, как герой Эдварда Нортона из «Бойцовского клуба» к «икейской» мебели. Теперь представьте себе сто семьдесят молодых (и разумных с виду) людей отчасти телевизионной закваски, которые сто дней вынуждены наблюдать за обитателями нехорошей квартиры — не отходя от героев ни на шаг. Все их истерики, зевки и ругань не оставляют вас ни на секунду. На сорока с лишним мониторах горят картинки: вот тебе полуголый тинейджер в джакузи, вот тебе девица, пытающаяся сделать картофельные котлеты из подручной тыквы. Перед мониторами сидят операторы, заправляющие камерами-джойстиками, заныривающими в любую точку «Голодного дома». По темному коридору странными тенями двигаются «рогатые» — т. е. операторы, приставленные к обычным камерам, которые можно повернуть одним движением железной оглобли. В стены декоративной квартиры вделана дюжина зеркал, работающих по полицейскому принципу: вы видите все, что происходит в доме, а обитатели дома не видят ровнехонько ничего. Но все чувствуют — а поэтому на всякий случай здороваются с каждым зеркалом, что со стороны выглядит чистым идиотством. Из лучших картинок склеивается сорокаминутный «паззл», который и будет показан любезной публике.

Большой брат

Натурально, первое шоу подобного рода было названо Big Вгоhtег — и странно, что его придумали не хваткие изобретательные янки, а тяжеловатые на подъем голландцы из компании Endemol. Первый эфир из дома, наполненного авантюристами и подданными королевы Беатрикс Оранской, случился 16 сентября 1999 года, и отвертеться от этого сомнительного зрелища вы не смогли бы ни за какие коврижки. Я в тот момент проживала в городе Гаага, была непоправимо беременна, и телевизор заменял мне маму, папу и работу: хотя шоу показывали лишь по одному каналу, отключиться от него было невозможно — поскольку по остальным трем каналам показывали: а) самые «смачные» куски «Большого Брата», б) пародийную передачу «Больной Брат» в) устраивали публичные обсуждения, не аморально ли показывать мучения группки голландцев в замкнутом пространстве?

Падение Берлина

К слову сказать, на «реалити-шоу» может случиться все, что угодно: сломается, допустим, кондиционер — вот тут-то участники начнут задыхаться. Выйдут из строя батареи и тогда подопытные, или, точнее сказать, «подкамерные», начнут замерзать на глазах. Но основные проблемы на подобных шоу в основном зависят от сценария: и этот подлец, хочешь не хочешь, должен меняться по ходу действия. «Мы отсмотрели две серии», — говорила мне впоследствии моя подруга-редакторша, — «И поняли, что ничего не выходит. Просто потому, что двадцать четыре часа в сутки наблюдать за людьми, которые лежат без движения и голодают, так же неинтересно, как смотреть на выключенный экран телевизора». И героев стали все чаще выпускать наружу  — в город. Правда, ненадолго — с возвратом. В нашем случае на «реалити» вкалывали две съемочные группы: одна отвечала за «домашние развлечения» (к девяностому дню участники практически не разговаривали друг с другом и занятного было маловато), другая группа обеспечивала и снимала вылазки на берлинскую местность.

Последней жилось интереснее, чем «домашним», и тяжелее в несколько раз — так, во время новогодних съемок на высоченной башне Daimler-Chrysler на Потсдамер-платц один из участников шоу перелез через ограду смотровой площадки, повис на высоте сотни с лишним метров и заявил, что «если прямо сейчас не вернут в шоу девицу, вышвырнутую зрителями, то он бросится вниз». Одним словом, «прощай». Немцы, принимавшие участие в съемках этого саспенса пополам с хоррором, вошли в состояние ступора. «А вы?» — спросила я режиссера городской группы Игоря, — «Вы что делали?». «А мы продолжали снимать». И одновременно уговаривали героя залезть обратно. «Да мы потеряли участников в первый же съемочный день!» — яростно прокричал режиссер Михаил. — «Оператор отчаянно старался быть незаметным, и в итоге наши герои просто скрылись с глаз в каком-то магазине. Нам стоило диких трудов вычислить этот треклятый магазин. После этого момента мы вручили героям мобильный телефон, который они все время норовили оставить дома». Отношения операторов, режиссеров, редакторов и монтажеров к «подопытным» строились по принципу любви-ненависти: так мачеха относится к детям своего мужа от первого брака. Вроде и надоели, но деться от них некуда.

Меня поразил вот какой факт: настроения героев и телевизионной обслуги совпадали до мелочей. «Ты заметила», — сказала я продюсеру, — «Что, как только участники шоу начинали подумывать о сексе, добрая половина съемочной группы начинала тискаться по углам?». «А может, все было наоборот?» — получила я ответ, — «Может, как только кому-то из нас хотелось развлечься, в искусственно созданном доме возникала идея о том же?». Ведь уже непонятно было, кто кем манипулирует — они нами или мы ими. И в любой момент реальность могла обернуться «реалити».

Так, однажды вечерком очаровательная редакторша Таня сидела в автобусе городской группы и с интересом наблюдала за ходом съемок с экрана компьютера. Вдруг дверь автобуса открылась — и внутрь пролезла голова одной из участниц. «Как, у вас женщины тоже снимают?» — спросила реалити-девушка у остолбеневшей, но реальной Тани. Шок обеих был силен: это как если бы Хрюша оказался реальным поросенком из плоти и крови. И при этом донельзя разговорчивым и бойко передвигающимся на раздвоенных копытцах в вертикальном положении. Та же участница умудрилась нарезаться алкоголем в одном из заведений до поросячьего, простите за каламбур, визга. После чего уселась на колени к одному из режиссеров и стала завлекать его в угол потемнее. При этом она и помыслить не могла, что этот человек уже озверел от ее изображения на мониторе — девица была уверена, что это просто один из русскоязычных эмигрантов, зашедший в берлинский бар на стаканчик-другой. Другая реалити-фифа закрутила роман с клубным охранником и тот ломился на съемочную площадку с нездешней силой. А возле ворот берлинской студии неделю кряду сшивалась подружка «голодающего», умолявшая пустить ее внутрь хотя бы на секунду; мало того, первый месяц в кустах сидели иноземные «папарацци», следившие за ходом съемок.

«Это был настоящий хардкор», — вспоминал мой предшественник Саша, — «Мы спали по три часа в день». «А я даже во сне боялась, что вспыхнет электропроводка», — говорила администратор Александра. И главный оператор Д. Д. лично отправил домой одного из «рогатых», неделю работавшего с температурой сорок. И все ради того, чтобы телезрители вовремя увидели, как замкнутые в пространстве знакомые незнакомцы пытаются прожить свои сто дней после детства. А в какой-томомент бывшие дети почувствовали себя настоящими звездами, оказавшись на открытии Берлиннале: «голодающие» никак не могли взять в толк, почему светские репортеры снимают не их, а какую-то Фэй Данауэй…

Всем спасибо

Последний день берлинских съемок пришелся на десятое февраля. С утра пораньше «голодающих» отправили в Москву, а еще через пару часов вся съемочная группа побежала по черному коридору в декорацию и едва не разнесла «икейские» артефакты подчистую. И редакторы мешали текилу с шампанским, а джаз — с ретро Петра Лещенко и «Песнями Рыбака» Гребенщикова. И на следующий день пошло по-булгаковски: все исчезло. Одиннадцатого февраля все мониторы погасли. Катание на роликах из одного конца съемочной площадки в другой отменили. В темный угол свалили кровати, а матрасы еще хранили отпечатки «голодающих» тел. Выкинули штангу, разрезали и съели тыкву: бойкие мастера практически из-под рук редакторов вынули клавиатуры. Из Москвы пришла весть, что отъехавшие тинейджеры переживают стресс, что-то вроде посттравматического синдрома.

Двенадцатого февраля последнии серии доделывала жалкая группа из десяти человек и все норовили забиться в одну комнату, чтобы хоть как-то снять странное ощущение пустоты. И тогда же вечером на студию прибыла очередная съемочная группа в их планы входило выстроить декорацию для нового «реалити-шоу». А что будет дальше, вы увидите — заполночь или в девять вечера, на гибком телеканале.